Глава I. Как все начиналось.

По официальным данным, опубликованным в Тобольской губернии в 1912 году, территория Нижневартовского района входила в состав Ларьякской волости, насчитывающей 46 населенных пунктов (юрт) и Локосовской волости Сургутского уезда. В состав последней на востоке входили мелкие населенные пункты на Оби: Вампугольские юрты — 13 человек, с. Вартовск с 93 жителями, хлебозапасным магазином, 2 частными лавками, земской станцией, пристанью и церковью. Позже, в 1929 г. они слились в новый населенный пункт, получивший название Вампугольск.

Против него на правом берегу р. Обь в 1909 г. возникла дровяная пристань Нижневартовск. В 40 километрах западнее от нее, вниз по течению Оби, находились юрты Магайон с 5 дворами и земской трактовой станцией. Ханты охотно занимались почтовым извозом. Держали много лошадей. Только у Проломкина было около 20. Почту развозили на лошадях с колокольчиками, чтобы слышно было издали. В народе этой почте было дано название «веревочка». Ее путь пролегал из Нижневартовска до Локосово через Мегион и Вату и обратно с остановками только для того, чтобы накормить и напоить лошадей.

Рядом с Магайонскими были юрты Лекрысово и Ермакове. О последних ходила легенда, что здесь делала остановку на привал дружина Ермака. Все близлежащие юрты были заселены хантами. Не составляли исключения и Магайонские юрты. Как вспоминают старожилы, каждая хантыйская семья имела два дома. В одном жили летом, под горой, а во втором — зимой, на горе. Отсюда и пошло: подгорная часть поселка и нагорная. Сейчас эти улицы с одноименными названиями.

Карта заселения Мегионского Приобья

Такое расположение домов было очень удобным. Летом, живя под горой, жители занимались рыболовством. Чумы обдувались ветром, у реки было меньше комаров. На горе дома находились в самой тайге, поэтому зимой было не так холодно. Близость леса давала возможность заниматься охотой, сбором шишек, ягод, грибов. Достаточно было выйти за дверь, чтобы попасть в лес. А лес в нашей округе был тогда удивительным. Как отмечали исследователи начала века, у Майонских юрт стояли «чащевые кедровники», на которых чистили орех (у Майона 4x6 верст, а у Ваты — 5x10 верст). Частенько и медведи захаживали в гости, поэтому жители под рукой всегда держали ружья.

После 1911 г. в эти места зачастили купцы-перекупщики из Томска и Новониколаевска, скупая у местного населения соленую рыбу, орехи, осеннюю пушнину. Рыбный промысел был явно выгодным делом. Предприниматели получали от 200 до 800% прибыли за счет кабальных форм эксплуатации, особенно местного населения. Крупные рыбопромышленники как правило, имели свои пароходы и из-за трудности доставки продукции в верховья рек наживались на скупочных операциях за счет мелких промысловиков.

Жители Магайонских юрт традиционно занимались рыбным промыслом. Улов сдавали местному богатею Проломкину Степану Яковлевичу. Он был хозяином здешних мест. Вся беднота была у него в кабале. Ханты сдавали ему пушнину, боровую дичь, медвежьи шкуры. Все это он перепродавал Тюменским и Тобольским купцам, имея двойную и тройную выгоду. А у купцов брал товары. И приходилось беднякам обращаться за всем необходимым к Степану Яковлевичу. Проломкин держал в зависимости всех в округе. Цену устанавливал такую, какая ему выгодна.

Много должников было у Проломкина: во дворе, в поле, на заимке ежедневно трудилось более 10 человек. В рукописи материалов по истории города местного краеведа, историка Г.И. Батуева, находим любопытную подробность. В те годы часто можно было слышать, как обращались к богатею бедняки, не имевшие возможности выплатить долг: «Благодетель наш, выручи! Подати требуют. Дай взаймы 3 рубля». Проломкин буркнет: «Нынче деньги на земле не валяются... Нет лишних». И только досыта покуражившись, смилостивится: «Ладно, дам тебе денег, а ты мне вернешь пушниной».

Коллекция самоваров. XIX - XX в.в.

Динамику роста податей можно проследить по следующим цифрам. Если в начале XIX века размер ясака составлял 44 коп. с каждой мужской души в возрасте от 18 до 50 лет, то в конце века — от 1 руб. 15 коп. до 3 руб. 62 коп. Кроме ясака ханты вносили деньги на содержание почтовых станций, казенных зданий, выполняли и натуральные повинности — подворную и дорожную.

Неэквивалентный обмен и торговля в целом, как со стороны русских купцов, так и местных богатеев приводила к постепенному обнищанию коренных жителей тайги. Автор книги «Тобольский Север», опубликованной в 1912 г. А. Дунин-Горкавич приводит таблицу, в которой указаны номинальная стоимость товаров широкого потребления и цена сбыта их населению.

Вид товара Стоимость Продавалось
Р ужье кремневое дробовое З руб. 50 коп. 5-6 руб.
Топор 40 коп. 1 руб. 50 коп.
Сапоги 1 руб. 80 коп. 4-5 руб.
Ситец 19 коп. 25 коп.
Мука ржаная (пуд) 80 коп. 1 руб 15 коп.

В экспозиции Мегионского городского музея представлены многие торгово-рекламные знаки и проспекты того времени. Они дают яркое представление о привозимых в наш край товарах. Чай товарищества Высоцких имел, к примеру, громкую рекламу. Его поставляли Императорскому Двору, Великому Князю Николаю Михайловичу и Его Величеству Шаху Персии. В рекламе указывалось: «При покупках наших чаев просим господ покупателей обращать внимание на точность нашей торговой марки Корабль, утвержденной правительством, и требовать чай Высоцкого с Кораблем».

Дорогим лакомством были конфеты. На обертках некоторых из них печатались четверостишья. На обертке карамели «Дюшес» читаем: Тебя хочу всечасно зреть, С тобою жить и умереть.

В 1914 году, когда началась первая мировая война, не стало хватать самых необходимых товаров: соли, муки, керосина, спичек. Огонь добывали кремнием.

Вступление Р оссии в полосу буржуазно-демократической революции вызвало оживление в общественно-политической жизни Тобольской губернии. Одной из особенностей края явилось активное воздействие на нее политической ссылки, здесь начинался сибирский кандальный путь. С 70-х годов XIX века отправляемых в Сибирь перевозили на баржах по рекам, а с постройкой железной дороги — в арестантских вагонах.

За период с 1863 по 1897 годы в Сибирь было сослано 425,5 тыс. чел. Особое место среди них принадлежало политическим ссыльным. Неизменное пополнение давала Украина, Белоруссия, Прибалтика, Кавказ. После восстания в 1863 г. в Польше волна ссыльных выплеснула в Сибирь 18,5 тыс. мятежных поляков. Более 4 тыс. из них разместили в Тобольской губернии. Еще и сейчас стоит их небольшой домик, вросший в землю по ул. Нагорной.

В 1924 г. в составе Тобольского округа, куда до этого входил Сургутский уезд, на его восточной окраине создается Александровский район. Жители заселенных пунктов на Оби, начиная от Мегиона и на восток до Соснино, вливаются в состав нового Александровского района, а через год, в августе 1925 г., весь этот район переходит в административное подчинение Тюменского округа.

Конец 20-х годов внес в историю заселения нашего города новые строки. Порой они были написаны горечью и отчаяньем голодного человека, но в большинстве это беспредел коллективизации.

Хлебозаготовительный кризис 1927/28 годов существенно повлиял на политику государства в колхозном строительстве. Р ешение всех проблем виделось в массовой коллективизации. Уже к 1 марта 1930 г. в Тюменском, Тобольском, Ишимском округах было включено в колхозы более 70 % всех крестьянских хозяйств. Таких результатов можно было добиться только с помощью репрессий.

В Юргинском районе жителей деревни Дмитриевка, не желающих вступать в колхоз, выселили в течение одной ночи. Крестьянам в Ново-Заимском районе предлагалось подписать на выбор два списка: один для вступающих в колхоз, другой — для отказывающихся — в край ссылки. Подобное творилось и в других районах Тюменской области.

«Раскулачивание» стало одной из самых трагических страниц коллективизации. Секретные инструкции определяли, кто должен быть «раскулачен», в каких размерах следует конфисковывать имущество и т.п. По решению Уралобкома ВКП/б/ 5 февраля 1930 г. было определено выселить в Тюменском округе 1500 хозяйств, в Ишимском — 1700. В марте это задание было увеличено еще на 750 семей. Всего же во время коллективизации в Зауралье выслали из других республик и областей 31 тысячу крестьянских хозяйств, что составило 150 тыс. чел.

Зимой 1929/30 годов образовался в Нижневартовске колхоз «Красное Знамя». Вокруг села, в более мелких населенных пунктах, организовались рыбартели: в с. Вампугольск — «Вперед» (позже им. Чкалова), в с. Ермакове — им. 8 Марта, в с. Мегион им. Стаханова.

Подгорная часть Мегиона

В 1934 г. из спецпереселенцев организовали колхоз «Ударник». Первым председателем колхоза был Антипов Яков Васильевич.

Спецпереселенец — хлесткое, бьющее наотмашь слово. Клеймо это носили тысячи безвинных жертв сталинской коллективизации. Выдворенные за пределы родной земли, они обживали суровый северный край, преодолевая невероятные трудности.

Седых Серафим Адамович и Седых Анна Петровна (Меринова) в 1929 г. попали под раскулачивание. Отец Серафима Адамовича был священником. Семья имела свой дом, крепкое хозяйство. Из воспоминаний дочери, Галины Серафимовны Кузнецовой (Седых):

«...Когда папу отправили в Прокопьевские рудники, маму вместе с маленькими детьми (даже не дав попрощаться с родственниками и что-либо взять с собой), посадили на телегу и повезли к пристани. Там вместе с такими же другими бедолагами погрузили на баржу и повезли на Север. Было их человек 800. Везли на Васюганские болота. Когда баржа приближалась к какому-либо поселку, трюм наглухо закрывали. Умерших в дороге не разрешали хоронить, оставляли на берегу. Каждому давали по 400 гр. сырой гречихи да воды.

Больше месяца плыли по Оби до р. Васюган. В дороге умер младший сын, ему было полтора года. Прибыли на место, выгрузились на берег. Ни домика, ни сараюшки, только «дырка в небо» среди глухого леса. С собой были пилы, топоры. Стали рубить, пилить лес, делать землянки, Наступили холода. Мама заболела тифом, затем цингой, а после и воспалением легких. Так прошло 9 месяцев, в течение которых она не поднималась. Однажды мама выползла из землянки, потеряла сознание и пролежала ничком трое суток. Когда люди перевернули ее, пошел пар. Пролежни от корней остались на теле у мамы на всю жизнь.

Так прошел на Васюгане год. От 800 человек осталось без малого 300. Через некоторое время отцу удалось сбежать. 13 суток плыл он на обласке, разыскивая маму. Никто уже и не думал, что она останется жить. Отец собирал на болоте клюкву, кормил ее, потом вырос дикий лук... Так постепенно мама поправлялась. Победили молодость и желание жить, когда рядом любимый человек».

Начальная школа

Когда Анна Петровна немного поправилась, отослали их семью в деревню Ермакове. Было это в 1931 г. Жили сначала на квартирах в углу, около двери за занавеской. Анна Петровна выполняла домашнюю работу хозяев, работала на рыбоприемном пункте, обрабатывала рыбу. Соль разъедала руки, кровоточащие язвы долго не заживали. Серафим Адамович трудился в рыболовецкой бригаде.

Потом жили в сараюшке, все протекало. Во время дождей прятались под стол. Из многочисленных щелей сквозил ветер. Ссыльных сторонились, относились с недоверием. Ходила Анна Петровна по дворам с чашкой, просила как милостыню немножко картошки, чтобы посадить на первом своем огороде. Так и начиналась жизнь спецпереселенцев в нашем крае.

В 1939 г. Серафима Адамовича перевели в Мегион. Здесь, на берегу реки, построили они свою избушку и стали обживать новое место. Всю жизнь на них было клеймо «кулаков». Лишь в 1991 г. семья Седых была реабилитирована. В справке о реабилитации читаем:

Седых Серафим Адамович 1907 г.р., на основании постановления Кыштовского РИК N3 от 12.05.1931 г. был раскулачен и с семьей выслан из Кыштовского района Новосибирской области в Томскую, а затем в Тюменскую области.
Состав семьи:
Седых Серафим Адамович 1907 г.р. — глава семьи;
Седых Анна Петровна 1907 г.р. — жена;
Седых Евгений Серафимович 1936 г.р. — сын;
Седых Надежда Серафимовна 1937 г.р. — дочь;
Седых Виталий Серафимович 1940 г.р. — сын;
Седых Зоя Серафимовна 1944 г.р. — дочь;
Седых Галина Серафимовна 1945 г.р. — дочь.
Все дети в семье родились на спецпоселении. Седых Серафим Адамович и члены его семьи сняты с учета спецпоселения 1 сентября 1950 г. на основании приказа МВД СССР и Генерального прокурора СССР за N868/208-1946 г.
В соответствии со ст. 1,2 Закона РСФСР от 18.10.91 г. «О реабилитации жертв политических репрессий» Седых Серафим Адамович и члены его семьи являются политическими репрессированными и подлежат РЕАБИЛИТАЦИИ.
На основании ст. 3 п. «в» Закона «О реабилитации жертв политических репрессий» Седых Серафим Адамович, Седых Анна Петровна, Седых Евгений Серафимович, Седых Надежда Серафимовна, Седых Виталий Серафимович, Седых Зоя Серафимовна, Седых Галина Серафимовна - РЕАБИЛИТИРОВАНЫ.
Председатель комиссии
по реабилитации
полковник милиции (Мороз В.И.)

Нелегко сложилась судьба и Нагибиной Л.А. Родители любили трудиться, работников не имели, жили небогато, но все было. «Когда мне исполнилось 5 лет, — вспоминает Любовь Петровна, — семью выслали из дома. Сначала забрали отцов, как тогда говорили «за болото выслали». Мама лежала в больнице, когда всех членов семьи повезли в Нарым. Узнав об этом, мама убежала и догнала нас дорогой. Вещей с нами почти никаких не было. Всех погрузили на баржу. Бабушка сразу же заболела и умерла. В 20 км от Нарыма по р. Васюган нас высадили в глухой тайге. Комары да мошки заедали. Мама заболела. Дед старый, работать не мог, а хлеба давали только на работающих. Вот и проживи с семьей на 100 гр. муки в день. Мама через месяц родила дочку, назвали Машенькой. Не прожила она и трех месяцев — умерла. Дедушка тоже умер от истощения. Остались мы втроем: мама, я и брат.

К зиме отпустили отца, и он приехал к нам. Мама заболела цингой. Лежала всю зиму. Когда пришла весна, стали вербовать рыбаками на Стрежевой невод. Привезли нас в Пески, возле дер. Ермакове. Поселились в шалашах и стали рыбачить. Ближе к зиме переехали в Ермакове, а затем в Лекрысово. Всех мужчин отправили строить дома для жилья в пос. Мега, куда мы затем и переехали».

Не оставляет равнодушным и история семьи Ильина Николая Леонтьевича. Его родители приехали в эти края из Хакасской области Красноярского края в 1930 г. Попали сюда не по своей воле, а были сосланы как эксплуататоры. У родителей было небольшое крепкое хозяйство: имели 3-4 коровы, 2 лошади, свиней, овец. Вместе со своими детьми воспитывали чужого безродного мальчика. Парень вырос, женился, но продолжал жить и работать в их семье. Это посчитали эксплуатацией, отобрали имущество и выслали всех из села.

Сначала увезли отца. Где он находился — семье не сообщали. Как узнали позже, он работал на лесозаготовке вместе с другими раскулаченными.

Феклу Андреевну с двумя сыновьями Николаем и Андреем и родителями мужа посадили в телегу и повезли из села. Куда везут — не сообщили. С собой разрешили взять только кое-какую одежду, немного посуды и чуть продуктов. Ехали долго, в пути делали остановки. На одной из стоянок Фекла Андреевна потеряла узелок с деньгами. Хватилась его, когда уже отъехали от стоянки. Побежала к конвоирам и стала просить их дать лошадь, чтобы вернуться и поискать деньги. Конвоиры дали ей лошадь, и Фекла Андреевна нашла свою пропажу. В это время к стоянке подъехали другие ссыльные, еще бы чуть-чуть задержалась, и не нашла бы она свой узелок. Долго еще Фекла Андреевна вспоминала этот случай, удивляясь, что конвоиры не побоялись помочь.

Слово кулак... У Ленина оно всегда соседствует с кипящей ненавистью, откровенным озлоблением. В основных положениях декрета о продовольственной диктатуре он пишет: «Сытая и обеспеченная, скопившая в своих кубышках огромные суммы денег, вырученных от государства за годы войны, крестьянская буржуазия остается упорно глухой и безучастной к стонам голодающих рабочих и крестьянской бедноты...» Ленин категорически требует: «Этому упорству жадных (крестьянских хищников) деревенских кулаков и богатеев должен быть положен конец...».

Касаясь ленинского выражения «крестьянские хищники», Д. Волкогонов отмечает: «Оно поразительно точно характеризует отношение Ленина к самой производительной, трудовой, хозяйственной, работящей части населения села». Большие крестьянские семьи, бережно хранившие свой уклад, вековые традиции, за несколько лет ссылки количественно уменьшились.

...Дмитрию Шлябину посчастливилось знать человека, прожившего на свете без малого век. Звали его Николай Федорович Удачин. Он — представитель российского зажиточного крестьянства, волею судьбы оказавшийся в Приобье, один из основателей деревни Погорельск — теперешней Курьи, что в километрах сорока от Мегиона.

Был этот человек удивительно цельной натурой, превыше всего ценивший на свете труд и свободу. Всю свою жизнь он стремился познать Истину и остался верен ей всегда. Живой свидетель стыка двух эпох, того страшного времени, когда жернова истории, запущенные дьявольскою волею, перемалывали тысячелетнюю культуру, устои, народы, судьбы, когда нелегко было просто выжить.

О многом мог правдиво и честно поведать этот человек. Кое-какие записи да чудом сохранившаяся у Дмитрия Шлябина магнитная лента с самобытным говором деда воскрешают образ этого человека и его рассказы о том далеком...

«— Нет! Не из казаков мы. Хлебопашцы с России, крестьяне мы. Кулак я, а сюды сам приехал. Давно прослышал про здешние вольные места. Ну, а в России жили мы богато, В семье мужики все ядреные были. Достаток через мозоли давался, работали помногу. Жили в степу, под Челябинском: леса мало, околки, не то, что здеся, но земли много было. Бери и паши. В роду все по сто лет жили. И отец век прожил, и дед.».

На жизнь меня дед наставлял, в семье он хозяином был: и к охоте приучал, и на земле трудиться.

Дедушка мог часами рассказывать о той хлебопашенной монастырской России, которая спокойно жила на пороге великих потрясений. Японская, германская, гражданская — трагичные вехи нашей истории, все было пережито этим человеком.

«В НЭПе маленько вольно пожили, поднялся народишко. А потом всех стали сгонять. Колхозы, иж, удумали! В колхоз все сам отдал: и дом, и молотилки, амбары кирпичные и рысаков. Оно, конечно, и так бы все отобрали... Можно было однолично жить, но я не схотел, больно глядеть, как пупом нажитое переводят бестолково...

Ранее остяки зимою рыбу обозами в Томск привозили. От них, да от людей бывалых я прослышал про здешние привольные места. Дядя у меня противился власти, вот его с семьей сослали на поселение сюды. С ними и я поехал в Сибирь. Не хотел от родни отстать.

Ехали тяжело, на баржах. Много людей мерло от заразы: лечить раньше разве умели как сейчас? У меня два мальчика померли, так больше Бог и не дал сына... Коней еще жалко. Рысаков орловских держал, зимой ямщину гонял - заработок хороший был. Призы брали в бегах, в газеты нас снимали. Тройку мою...

Ну, а сюда завезли народ в тайгу, выгрузили — живите, сказали, робята. Выменял у остяков топор да пилу, пуще ока берегли, боялись нарушить или потерять, — со слезами на глазах продолжал дед. — Давай наперво землянки рыть. Рыбачили, охотились, в лесу всего полно, глухари по осени на крыши — садились. Ружей не было, луки смастерили, силки, слопцы в ход пошли.. У остяков учились, они по промыслу смышленые. Перезимовали как-то. Много народу тогда загибло. — И дед смахивал слезу крючковатым пальцем. — В другое лето лесу наготовили, окантовали, высушили, срубы стали расти. Тайгу корчевали, пашни завели, смотрим — жито, ячмень, овес вызревают, огородина родит. Пшенице только лето короткое здесь, перестали ее сеять потом. Здесь и лес хорошо кормит, ореха сколько - трудись, не ленись. Обжились люди, скотинкой обзавелись. Только вот грозой ли, как ли загорелась тайга. Много леса погибло. В нашей деревне только два дома сумели отстоять. Мужики все хозяева были. Опять деревня росла, кладбище уже посреди деревни стало. А по весне на поля все тетерева на ток играть собирались - улыбка появилась на лице старика.

Хорошо скоро опять стало, отстроились все, помогали друг другу. Дома в ряд, тротуары кругом, хорошо зажили скоро. Пашни более 150 десятин устроили, покосы богатые. Бывало, на праздник какой, на троицу особо, выйдет на лужок вся деревня: и стар, и мал, песни играют, пляшут.».

Дедушка, кажется, слышал голоса, девичий смех, частушки, прибаутки, игру балалаек - все то, чем жила и отдыхала русская деревня, тот кусочек России, что прижился, отвоевывая себе трудом места у кромки бескрайней сибирской тайги.

«Ну, а потом, — промолчал дед, — колхоз стали делать в Погорельске-то, так нашу деревню в округе стали называть. Ну, я-то не голодал, я в охотники записался, мне воля дороже всего. Себе хозяин. Двадцать лет пушновал в тайге с остяками. Всякое было, ноне-то никого уже нету. Остяков сколько было... Ну, а на Куль-Егане в 30-е годы напасть на остяков была, почти все пропали, хоронить некому было, в чумах вповалку лежали. Олени по тайге разбрелись. Комаровых да Каймысовых Бог пожалел, бросили они потом эту рыбную речку.

Вон и Погорельск ныне пустой стоит. Как узнали в 56 году, что из колхоза выйти можно, весь народишко разбежался, трактор на улице забыли заглушить. Нельзя человека неволить. Пожил я один - два года, думал, кто вернется... Потом сам заскучал, съехал на Вату. Человека к человеку тянет.

А тамо... У-у, как кладбище все травой заросло. Ноне - мертвая деревня! Нарушили у людей жизнь».

В поисках лучшей жизни приехали в 1931 г. в Мегион Георгий Петрович и Григорий Петрович Зыряновы. Из рассказов бывалых людей знали они, что места здесь очень красивые, богатые, много зверья. Брались за любую работу, чтобы "встать на ноги" и купить ружья. Заготавливали тополиную кору для дубления кож и сдавали ее. Постепенно заработали и на ружья, и на собак. Живущие здесь ханты встретили их недружелюбно, и пришлось братьям поселиться поодаль. Соорудили избушку, а через два года перевезли и мать.

Родители Анны Ивановны Анисимовой (Новосельцевой) приехали в Тюменскую область из деревни Прорытово. Когда началась коллективизация, они разобрали свой дом и дворовые постройки и сделали из бревен плоты. На них погрузили животных, домашние вещи, инвентарь и отправились вниз по Оби. Первоначально поселились на о.Смольном, так как ханты Мегионских юрт к себе на берег не пускали. В 1939 году с семьей и родителями мужа переехали в Мегион и вступили в колхоз. Под колхозное поле корчевали лес. Сеяли рожь, овес, ячмень, сажали картофель, капусту, морковь, свеклу, лук. Развивали в колхозе животноводство: коровы, лошади, овцы, свиньи паслись на лужайках в лесу. Было и небольшое личное хозяйство. Вроде бы понемногу стала налаживаться жизнь, да грянула война.